Редберн: его первое плавание - Герман Мелвилл

Во время собачьей вахты в море одним из любимых занятий матросов, находящихся внизу, были карты, и хотя матросы не понимают виста, креббиджа и подобных им игр, они все же знатоки в том, что называется «Высокий маленький Джек», или, на морской манер, «Джекиш». Обычно их ставки – множество брикетов табака, которые, как стопки гиней, укладываются на их багаж, пока они играют. Затем, как следствие, появился злой азарт, с которым теперь команда «Горца» перетасовывала и раскладывала колоду, пока обратно пропорционально возраставшему интересу обязательные доли не становились всё меньше и меньше и наконец не превратились в «жвачку».

В конце концов их так поглотило это занятие, что часть из них после тяжёлой работы в ночных вахтах на палубе обделяли сами себя отдыхом внизу, лишь бы поучаствовать в карточной игре. И потому было очень тяжело уснуть в присутствии игроков, особенно если они оказываются матросами, разговоры которых в любом случае могут быть громкими, – эти ребята часто изгоняются с бака теми, кто желает покоя. Им приходится воссоздавать на палубе карточный стол, и неизменно в таких случаях случаются большие споры, множество неджентльменских обвинений в грубости и обмане и время от времени обмен несколькими резкими ударами.

Но это было неудивительно, учитывая, что видимость очень мала в отсутствии света, за исключением того, что исходит с полуночного неба, а карты из-за длительного износа и грубого использования оказывались чрезвычайно порванными и покрытыми дёгтем, да так, что несколько членов четырёх мастей могли бы обособиться от них и сформировать пятую масть под названием «смоляные пятна».

Каждый день дефицит табака становился всё более и более острым, пока, наконец, не появилась необходимость прибегнуть к самой строгой экономии в его использовании. Капельку, составлявшую обычную «жвачку», пытались растягивать на целый день и ночью с разрешения повара эту же самую «жвачку» помещали в духовую печь и там высушивали, чтобы затем набить ею трубку.

В конце концов пайка исчезала, и команда, лишённая утешения и стимулов, на которые так полагаются матросы, пока находятся в море, стала равнодушной, капризной и сильно измученной от качки. Это как если курильщиков опиума внезапно лишить их зелья. Они сидели на своих койках, несчастные и мрачные, с непреходящей печалью, глядя на баковую лампу, которая освещала их так горячо любимые трубки. С трогательным красноречием они вспоминали более счастливые вечера – времена дыма и фантазий, когда после целого дня услаждающей «жвачки» они радовали сами себя своими щедрыми и самыми сердечными затяжками.

Однажды ночью, которая казалась более чем обычно безысходной и печальной, в голове у Бланта, ирландского кокни, внезапно родилась идея: «Ребята, давайте искать под койками!» Благослови тебя Боже, Блант! Вот так обнадёжил! Сразу же поклажа была вытащена, тёмные места были исследованы, и два табачных прутика и несколько старых «жвачек», брошенных матросами в каком-то предыдущем путешествии, были встречены аплодисментами. Их беспристрастно разделил Джексон, который в этот раз к всеобщему удовлетворению оправдал свой авторитет.

Любопытный способ деления этого табака обычно удовлетворял матросов максимально возможной степенью желаемой беспристрастности. Я опишу его, серьёзно рекомендуя для дальнейшего использования всем, кто будет после этого делить наследство, ведь если они примут этот морской метод, то универсальный клеветнический афоризм Лаватера станет навсегда бесполезным: «Знатока не поймёшь, пока не разделишь с ним его работу».

Табачные прутики разрезают максимально равномерно на количество частей, равное количеству матросов, и эта операция выполняется в присутствии всех. Джексон, уложив табак перед собой, стоя лицом к стене и спиной к компании, указывал на одну из частей табака своим ножом, выкрикивая: «Это чья?» – после чего с противоположного угла бака смело отвечали: «Бланта!» – и доля уходила Бланту; и так далее, тем же путём, пока всё не раздавалось.

Я выкладываю его перед вами, юристами – тенями великого Блэкстоуна, я спрашиваю вас: могла ли быть предположена более беспристрастная процедура, чем эта?

Но табачные прутики и последние путешествующие «жвачки» скоро закончились, и затем, после короткого периода относительной весёлости, матросы снова сникли и помрачнели.

Скоро появился способ, однако не совсем новый среди моряков, чтобы смягчить серьёзность депрессии, которая их томила. Прежде чем переплетать верёвки, пряжу, по-особому выбранную, обрезали на маленькие биты, использовавшиеся вместо табака. Старым верёвкам отдавалось предпочтение, особенно тем, что долго лежали свёрнутыми и потеряли эпикурейскую сырость, сделав ещё более насыщенным их древний, подобный сыру, аромат.

В сердцевине самых толстых канатов есть прямая, центральная часть, вокруг которой накручиваются внешние волокна. В разные моменты в процессе выбора пакли я оказывался среди старого хлама и, вытаскивая на свет фрагмент этого вида верёвки, испытывал какое-то странное, безумное восхищение от медленного раскручивания и постепенного извлечения этого искусно скрытого ароматического «сердца», как называлась эта центральная часть.

Она обычно имеет насыщенный желтовато-коричневый, индийский оттенок, немного блестит, чрезвычайно приятна на ощупь, распространяет острый аромат, подобный запаху из старой пыльной бутылки портвейна, недавно вырытой из земли, и в целом является объектом, в отношении которого человек удерживается от ласк, наслаждаясь своим ужином.

Но этот притягательный кусочек старого хлама манил намёками на много чего интересного, скорбного и трагичного. Кто может сказать, в каких бурях он побывал, в каких далёких морях он мог плавать? Сколько крепких мачт семидесятичетырёхпушечных кораблей и фрегатов он удерживал в бурю? Насколько глубоко он лежал, будучи тросом, на дне иностранных гаваней? Что за диковинная рыба могла ощипывать его в воде, и что за неописанная морская птица клевала его в тот момент, когда он удерживал высокую опору или парус?

Теперь именно эти части верёвки, эти милые маленькие

«отрезки» стали среди матросов предметами наиболее нетерпеливых поисков. И, получив фут или два из старого каната, они любовно разрезали его, чтобы посмотреть, была ли у него какая-нибудь «вырезка».

По своей собственной части я тем не менее не могу сказать, что этот лакомый кусочек всем был приятен во рту, однако с виду древность была притягательная, а для носа морского эпикурейца имела приятный запах. Действительно, я, возможно, ошибался, думая, что он имел скорее вяжущий, резкий вкус, вероятно, из-за смолы, которая более или менее искажает аромат всех верёвок. Но матросам он, как оказалось, понравился, во всяком случае, они жевали его с большим удовольствием. Они превращали один из карманов своих штанов в лавку старьёвщика и, когда товарищ по плаванию спрашивал «жвачку», извлекали маленькую катушку.

Другой мерой, предпринятой для того, чтобы облегчить их тяготы, стало использование высушенных чайных листов вместо табака для заполнения трубок. В море никто никогда не ужинал на баке без того, чтобы не набить потрясающими остатками чайных листов или стеблями капусты свой чайный оловянный горшочек. И потому не существовало никакого дефицита в этом материале для набивки наших трубок.

Я едва не забыл упомянуть о самом примечательном моменте в этом вопросе, а именно что, несмотря на общий дефицит подлинного табака, у самого Джексона имелся его запас, и при этом он не делился им почти до нашего прибытия в порт.

В моменты самых низких глубин отчаяния из-за потери своего драгоценного утешителя, когда матросы сидели безутешные, как вавилонские пленники, Джексон сидел со скрещёнными ногами на своей койке, которая была единственной верхней койкой, и, окутанный облаком табачного дыма, с сардонической усмешкой смотрел вниз на скорбящих в своём горе.

Он вспоминал, что возражал против безумной продажи табака за презренный металл, против истощения табачного запаса, он обрисовывал их глупость, он распространялся о страданиях, которые они навлекли на себя, он преувеличивал их муки и высмеивал каждого, упрекая, возбуждаясь и крича. Никто не смел противоречить его грубым порицаниям, не пытаясь даже попросить об удовлетворении своей потребности за счёт его обильного запаса. Наоборот, в этой ситуации они делили с ним найденные